— Игорь, ваше пребывание на Эвересте пока ограничилось подъемом на его южный пик и вынужденным возвращением вниз по пути на главную вершину.
— В то время горы составляли смысл моей жизни. Душа горела и кипела, мы относились к восхождениям очень серьезно, хотелось куда-то лазить, что-то совершать. И вот в 1992 году появилась возможность отправиться на Эверест в составе интернациональной экспедиции. Кроме меня Харьков представлял Виктор Пастух, который, к сожалению, через несколько лет пропал без вести на Шиша-Пангме.
Наша экспедиция была организована частным образом. Мы заявились для восхождения на Эверест со стороны Непала по кулуару Бонингтона, где намеревались пройти своим путем. Постепенно проработали маршрут до ключевого места южной стены — примерно 400-метровой вертикали. И тут выяснилось, что у команды осталось мало сил. Мы решили пройти по кулуару Бонингтона, не изобретая чего-то нового.
Я, Витя Пастух и Володя Гончар из Донецка предприняли попытку подняться с отметки 8400 м на вершину. Пошли налегке, на разведку. Погода была вроде бы ничего, но сказалась нехватка акклиматизации. Виктор обморозил ноги, у Володи появились признаки пневмонии. Ребята спустились вниз, а я решил переночевать и назавтра все же предпринять попытку восхождения. Тем более, что по пути мы обнаружили брошенные корейскими альпинистами снаряжение и продукты — я взял оттуда баллон кислорода, да и ребята кое-что прихватили.
— Как вы устроились в корейской палатке на высоте 8400 м?
— Закутался в спальный мешок, открыл кислород: без маски, просто так, самотеком. И под легкое шипение кислорода уснул. Как позже выяснилось, проспал почти 20 часов. Солнце находилось в зените, надо было решать, куда идти. Конечно, вверх. Ведь экспедиция должна была вот-вот закончиться, и еще одной возможности побывать на Эвересте мне скорее всего уже не представилось бы.
— И вы отправились на гору в одиночку?
— Так сложились обстоятельства. Дошел до южной вершины Эвереста. На одном из сложных участков пришлось повесить 50-метровую веревку. Я все еще думал, что, возможно, ребята из нашей экспедиции таки предпримут попытку взойти, да и самому эта веревка была нужна для спуска.
Под южной вершиной уткнулся в снежный карниз с выносом до двух метров. Я знал, что до главной минут сорок хода. К тому же с нее свисали оставленные кем-то веревки. Но мне не хватило каких-то десяти метров, чтобы вылезти на эти веревки. Пришлось траверсировать склон в сторону главной вершины, и уже в темноте я уткнулся в такое место, откуда не смог двигаться ни вверх, ни вниз, ни в стороны. В какой-то момент просто стало страшно: я один, в темноте, без страховки. Координация нарушилась, я не мог определить крутизну склона. Но все же кое-как вытоптал площадку и стал дожидаться рассвета.
— Игорь, наверное, эта ночь показалась вам самой длинной в жизни?
— Пожалуй. Перед рассветом мне не приснилось, нет, а привиделось, будто бы я в Крыму. И вроде бы подъезжает на автомобиле мой друг Паша и спрашивает, чего я здесь стою. А затем предлагает уехать с ним. Я отказываюсь, и в это время закрывается дверь его машины, раздается хлопок, который и возвращает меня к реальности. В мгновенье ока осознаю, что руки и ноги замерзли, сил никаких нет. Я уже не думаю ни о восхождении на Эверест, ни о каких-то лаврах, мне надо сохранить свою жизнь, свое здоровье, в общем — валить отсюда.
Усилием воли, даже не думая о том, что до вершины остается всего полсотни метров, не сожалея о неиспользованной возможности, я принимаю решение спускаться. Наверное, я все-таки вылез бы на тот гребень, как-то смог бы вскарабкаться, но не тогда, а уже утром. Вместо этого, проехавшись на клювике ледоруба метра полтора, я попал в свои следы, оставленные накануне. Опять же повезло. По ним, буквально след в след, я до самого утра спускался к палатке.
Войдя в нее с рассветом, вдруг почувствовал дикую усталость. К тому же начало посвистывать горло, появились хрипы — первые признаки бронхита или пневмонии. Я знал, что в ближайшие два дня помощи ждать не приходится, можно рассчитывать только на себя.
Засобирался вниз, в надежде, что вскоре обнаружу оставленные шерпами кислородные баллоны, которые мы видели по пути вверх. Нашел один. Попытался открутить, совершенно забыв, что у меня на этот случай был приготовлен гаечный ключ. Вместо него использовал ледоруб, но краник не поддавался. Когда я все же сорвал его, гайку заморозило потоком кислорода.
— Это все особенности поведения после продолжительного пребывания на большой высоте?
— Конечно. На многое реагируешь неадекватно. Бывает, начинаешь думать: ну все, хватит. Состояние очень серьезное. Дышать становится все труднее и труднее. Появляются мысли, мол, внизу так хорошо, а ты еще молод, и вся жизнь у тебя впереди. И сразу начинаешь думать о вечном. Твоя жизнь как бы оказывается у тебя на ладони. Вспоминаешь, кому ты причинил страдания или боль, тут же мысленно просишь у них прощения. По сути дела, начинаешь исповедоваться. Ты как бы сразу становишься кристально чистым и обещаешь, что если, дай Бог, выживешь, то ничего подобного больше не повторится. Ты будешь честным и справедливым по отношению ко всему человечеству и к каждому человеку в отдельности. И в какой-то момент то ли судьба, то ли кто-то тебе действительно помогает.
Вот и я после еще одной ночевки таки спустился в базовый лагерь. Выяснилось, что наш лизинг-офицер поспешил передать сообщение о моем восхождении на Эверест. Эту новость подхватила и программа «Время». Моя жена как раз сидела перед телевизором и вязала носки. Тут же набежали соседи, начали поздравлять.
Радовались и ребята в лагере. Но их реакция изменилась, когда я рассказал, что побывал только на южной вершине. Туркевич упрекнул: «Ну кто тебя за язык тянул? Мы бы преподнесли все, как надо».
А надо так, чтобы ты всегда оставался честным — перед людьми, перед горами, к которым обязательно вернешься. Потому что всегда надо возвращаться туда, где тебе хорошо.
Поняв, что по намеченному пути им уже на Эверест не подняться, Туркевич предпринимает попытку восхождения командой по «классике» через Южное седло. В эту штурмовую группу вошел и наш Варейкис Владимир, к сожалению, из-за начавшихся муссонов, ребята дошли лишь до Южного седла, 8000 м. А максимальный результат экспедиции — достижение Свергуном высоты 8760 м. Соловьев и Варейкис участие в таком амбициозном мероприятии не считали каким-то своим достижением, восхождения они не совершили и особо не распространялись об Эвересте-92.